В кабинете было тихо, и только едва слышно тикали часы. Волдеморт осмотрел всё, до чего только мог дотянуться взглядом из хозяйского кресло, но часов не увидел — и это было странно. Впрочем, кабинет директора в Хогвартсе был полон загадок даже при старине Армандо, а с Дамблдором и вовсе стал напоминать обитель сумасшедшего барахольщика. К десятой минуте пребывания в нём это стало казаться даже нормальным.
Волдеморт ждал, забросив ноги на стол и сложив руки на животе. Фоукс смотрел на него неодобрительно, но молчал.
Волдеморт ждал, и, когда открылась входная дверь, не глядя процитировал:
— Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда... рождённый теми, кто трижды бросал ему вызов, рождённый на исходе седьмого месяца...
Слава царя Ирода, конечно, не прельщала, но были в жизни вещи и поважнее сохранения репутации. Он мог бы подождать, пока дети вырастут в достойных противников, и его желание поддержали бы все его последователи, в которых осталась хоть капля чести, но он не видел смысла рисковать. Слишком многое зависело от того, будет он жив или мёртв, и дело не только в будущем Британии — судьба мира определялась этим пророчеством. К тому же, со дня его произнесения в Англии родилось всего двое подходящих детей-волшебников, а двое — это даже не в счёт, с родителями или без.
— Лонгботтомы или Поттеры, вот в чём вопрос, — сослался Волдеморт на Шекспира и лениво повернул голову к Дамблдору.
Дамблдор, как ему показалось, смотрел на него неодобрительно тоже.
— Я бы выбрал Лонгботтомов.
Но он уже сделал свой выбор — и судя по тому, что рассказал ему Петтигрю, они с Дамблдором в этом выборе совпали.

Том, разумеется, помнил, как закончил Геллерт: он считал его образ, повисший в воздухе, без труда, слишком ярко окрашенным было воспоминание, считал мимолётно, без деталей и конкретики, считал только лицо, считающееся давно забытым, и угрозу, так и не произнесённую вслух. Но Том не собирался состязаться с Дамблдором в силе — не сегодня, сегодня в этом не было никакой нужды.
Сегодня он уже победил.
— Я принес вам шахматный этюд, профессор, — ухмыльнулся Том небрежно. Дамблдору, как профессиональному игроку, расставившему на доске своих людей как фигуры, должно было понравиться. — Представьте: белая пешка на g6, через два хода может превратиться в ферзя, и белая пешка на b2. Белый ферзь на f3, белый король загнан в угол на h8. Чёрная пешка на e7, чёрный слон на b7, на b8 — чёрный король, и, наконец, на f6, поддерживаемый пешкой, стоит чёрный ферзь и предлагает белым выбор, потерять одну из двух пешек или потерять ферзя.
Для белых партия была всё равно что проиграна, и это должны были знать все сидящие за столом. Белые либо были съедены, либо не могли повлиять на ход событий, и это, пожалуй, нравилось Тому больше всего.
Том любил шахматы — когда-то очень давно, — но единственная достойная партия была разыграна между ним и Дамблдором. При потере ферзя белых ждал мат в два хода, но даже пешки, будь они съедены одна за другой, не изменили бы итога игры.
— Что бы вы выбрали?